В начале нового учебного года «Трудные Места ЕГЭ» публикуют теоретический, если не сказать идеологический материал — не самый подробный (можно и подробнее), но достаточно длинный обзор постсоветского российского образовательного ландшафта: горных складок советской школы, безводной пустыни альтернативных школ и редких оазисов успешного семейного образования. Ничто не укрылось от взгляда нашего автора — даже проблемы дошкольного образования и устройства детских садов.
Пётр Серёгин, специально для «Трудных мест ЕГЭ».
Советская школа и продукты её разложения.
Российская образовательная система на мировом фоне молодая. По большому счёту можно выделить два этапа в её недлинной истории – это система народного просвещения Российской империи и советская школа. В Империи не ставили под сомнение необходимость учить дворянских детей, и дворянские гимназии были неплохими даже по нынешним меркам. Но насчёт всех остальных сомневались – надо ли их вообще учить, не станут ли низшие классы чересчур умными, не начнут ли много о себе понимать? В этих сомнениях прошёл весь XIX век, когда появились лицеи и гимназии для высших классов, какие-то школы для остальных, и начало XX. Потом грянула война, и неграмотные крестьяне после четырёх лет сидения в окопах из них разбежались. А полуграмотные солдаты из крестьян и рабочих стали основной движущей силой революции. А немецкие солдаты, поголовно прошедшие школу, не разбежались. Это, конечно, очень грубо, но примерно такие вещи нужно держать в голове для того, чтобы понять, откуда взялась советская школа. Она была ответом на этот кризис – системы образования и армии. Мобилизационную школу, чтобы наполнить армию мотивированными призывниками с промытыми мозгами, после такого стал бы строить кто угодно, но так вышло, что делать это стали большевики – наименее склонные считаться с автономией личности. То, что советская школа мобилизационная (и даже супермобилизационная), рассчитанная в первую очередь на пополнение армии – её главная характеристика, которую стоит держать в голове. Кроме этого она достаточно прогрессивная для своего времени – наработки дореволюционной гимназии кое-где использовали, старую интеллигенцию в школу привлекли (многие сами хотели, но их до того по политическим мотивам не пускали), новые (на тот момент) западные педагогические технологии заимствовали.
Если в Европе поворот от мобилизационной школы к какой-то другой, не связанной с производством маленьких солдат, начался стразу после второй мировой, то в Союзе потребности в этом никто не чувствовал, потому что войну никто критически не оценивал. Некоторое смягчение мобилизационной модели пришло позже – как мода с Запада для интеллигенции и элиты. Плюс смягчилась линия партии – завоёвывать мир силой посчитали излишним, достаточно было военной помощи странам, вступившим на путь социализма. В итоге, в 70-80-е советская школа и достигла того состояния, за которое её часто хвалят – достаточно современная для индустриального общества, с наработанными за десятилетия стабильными кадрами, и не такая жестокая и военизированная как в 30-х годах, а помягче и погуманнее.
Золотым веком советской школы были первые годы демократии: как после революции в неё пришли энтузиасты, которых раньше туда не пускали, в то же время, старые кадры ещё обеспечивали базовый уровень преподавания, гуманизация и смягчение достигли максимально возможного уровня – везде, где были люди, которые чего-то хотели, могли сделать то, что считали нужным. Именно тогда родилось и большинство нынешних «альтернативных» школ.
То, что мы имеем сейчас – это результат последующего разложения советской школы. Те, кто пришёл в школу в 70-х, не уходили из неё, как правило, даже из-за маленьких зарплат, но сейчас почти все эти учителя уже на пенсии. Поколение 80-х захватил отрицательный отбор – кто мог найти работу получше – уходили, кто не мог – оставались. Большая часть пришедших в преподавание с 1990-х годов через пединституты – результат отрицательного отбора уже на старте. Конкурс в пединституты один из самых низких, но и после них в школы идут те, кому совсем деваться некуда, вообще-то можно в бухгалтеры или кадровики податься. Поэтому даже сейчас, когда уже десять лет в Москве достаточно высокие учительские зарплаты, ничего это толком не меняет – двадцать лет до этого набирались плохие учителя, они делали карьеру, занимали должности директоров и завучей. А рядом – в области, зарплаты уже в 2-3 раза ниже, дальше – тем более.
Усугубляет всё бюрократический контроль за школами и втягивание школ в фальсификации выборов. В принципе Российская Федерация сейчас – это такая политическая система, в которой ничего не существует для своих собственных целей. Также и школа не существует для того, чтобы просто учить детей. В первую очередь, любая школа нужна для того, чтобы у конкретных чиновников всё было хорошо, головной боли поменьше, а выгод и продвижения по службе – побольше. Поэтому когда учителя возмущаются таким объёмом отчётной бумажной работы, что не остаётся времени на подготовку к урокам, они не учитывают простой вещи – главный теперь в школе чиновник, а не учитель, и всё в ней устроено так, чтобы удобно было чиновнику, а учитель как-нибудь перебьётся. С выборами ещё хуже, так как основная масса избирательных участков – в школах, то именно учителя в основном сидят в УИКах, и именно на них под угрозой увольнения возлагается работа по фальсификации выборов: вбросы, невозмутимое вписывание карусельщиков, помощь в нейтрализации наблюдателей и подделке протоколов – это всё сейчас работа учителей. Следствие – деформация личности (некоторые учителя могут быть настолько глупыми, чтобы не понимать, что всё это – уголовные преступления и не оценивать риска последствий, но многие кое-что всё-таки понимают) и падение морального авторитета у старших и средних школьников (эти-то порой побольше учителей понимают).
И, наконец, системное – никуда не делись основные мобилизационные конструкции (хуже того, прямо сейчас их ещё и гальванизировать пытаются) и устаревшие на сто лет технологии советской школы. Как только директор оказывается не талантом, а обычным чиновником от образования, как только учитель оказывается не энтузиастом, гуманистом и специалистом выше среднего, тут же проступают основные способы школьного просвещения – принуждение, давление, ограничение и психологическое насилие. В 80-е всё это ещё было обыденностью всего общества – давление и принуждение составляло ткань жизни – сверху донизу, и никто, в том числе дети, не удивлялись тому, что в школе этого тоже хватает. Но прошло почти 30 лет и дети не очень понимают, почему дома с ними советуются, в магазинах и кафе – вообще вежливы и делают всё, что попросишь, а в школе – сплошной крик, истерика и попытки заставить делать то, что неинтересно, не нравится и непонятно. В общем, ко всему прочему советская школа ещё и изжила себя морально, но демонтируют её, кажется, не скоро – лет через 30-50. Просто в силу инерции.
Альтернативная школа.
На самом деле единой альтернативной школы никакой нет. Есть множество школ, которые пытаются быть немного другими – не такими как большинство остальных. Часть пытаются быть не мобилизационными – продолжать линию на гуманизацию и смягчение, идти в мировом тренде, но все делают это по-разному. Часть – реализуют какую-то специфику, которая раньше была запрещена: так появились конфессиональные школы, в основном связанные с какими-то деноминациями христианства (традиционные мусульмане были более напористы и просто добились элементов религиозного воспитания в государственных школах), и они, по иронии, могут быть вполне себе мобилизационными, что стоит иметь в виду, если для какой-то семьи такая специфика важна. Часть – выстраивают имидж элитных школ, но, опять же, делается это очень различно.
Можно просто отгородиться высокой ценой и элитность будет обеспечиваться просто денежной сегрегацией – качество образования тут может быть на втором плане. «Элитные школы», где дети просто балбесничают, вполне себе существуют. Можно попробовать воспроизвести какой-то опыт особо успешных советских спецшкол или западных школ, можно воспроизвести его на самом деле. Понятно, что последних – меньшинство, в том числе потому, что главный актив элитного образования – учителя, которые не всем достаются, и не всегда вопрос в деньгах.
В этом смысле не мобилизационные, гуманистические школы – хороший компромисс, так как хороших учителей в общем тянет к спокойной школьной атмосфере без насилия, и часто они готовы работать в такой среде совсем не за миллионы. Получается и неплохое образование и относительно доступное. Если гуманистическую школу сделали из обычной государственной, то вопрос доступа – это способности (оценки, возможность сдать вступительные экзамены, успехи на олимпиадах и т.п.), если школа частная – деньги. И ровно в этом месте стоит поговорить о том, что образование – дело не такое уж и дешёвое. Даже если не платить хорошим учителя миллионы, платить им приходится хорошо – у них есть выбор и альтернативы. Но всё равно основные суммы съедают здание, его обслуживание, транспорт и другие подобные приземлённые вопросы. Муниципальные школы имеют это как данность, и мы редко задумываемся, что всё это построено и содержится на наши налоги. Если бы мысли о потраченных налогах владели значительным числом родителей, возможно, в публичной школе позитивные изменения можно было бы ждать несколько раньше. Но пока остаётся отрясать прах советской школы со своих ног и не ждать, что налоги, отправленные на создание жёсткой мобилизационной системы образования, в которой мы не хотим участвовать, нам кто-то вернёт, чтобы пустить их на создание и поддержание школы хорошей или хотя бы – не такой плохой. Соответственно, деньги приходится доставать дополнительно. Деньги приличные – не у всех хватает.
И ещё одна проблема гуманистических школ опять связана с бюрократией. Любая школа, признанная в качестве таковой государством, находится под пятой чиновников от образования – и если пятнадцать лет назад к гуманистическим школам они были как минимум равнодушны, то теперь такой формат не очень хорошо вписывается в политическую конъюнктуру (там тренд на тщетные попытки оживить мобилизационную модель, если помните). Поэтому государственные гуманистические школы просто перестают быть таковыми после смены директора, а частные постепенно мутируют под бюрократическим прессом – их легко сделать шёлковыми угрозой лишения с таким трудом доставшейся лицензии. Справедливости ради надо отметить и роль родителей в этой мутации: если родители первоклассников подобных школ в соотношении 80/20 ратуют за ненасильственную и гуманную педагогику, то к 7-8-му классам, а уж тем более к 11-му, те же 80/20 требуют дисциплины, «порядка» и разных строгостей, вне зависимости от того поможет ли это на самом деле или нет.
Ну и ещё есть, конечно, casus «Лиги школ», история о том, как строили-строили гуманистическую школу, а построили конвеер сексуального насилия над подростками. Показательно, что никакой плотный бюрократический контроль этого не предотвратил и всё закончилось, только в тот момент, когда жертвы выросли, объединились и начали предавать огласке происходившее. По идее, это должны были делать родители – они, как видно из примера выше, тоже кое-что значат в школе, но нет – на то, чтобы учебное заведение не восхвалять, а эффективно и сознательно контролировать, родители в пределах РФ пока в среднем не способны.
В итоге школ разных довольно много, но «не страшных», т.е. тех, куда не страшно отдать детей – мало и становится меньше. И попасть туда – непростая задача. Думаю, что разрыв между спросом (т.е. количеством семей условного среднего класса, претендующих на гуманное отношение образовательной системы к своим детям) и предложением (количеством гуманистических школ по своей стратегии и случайно получившихся относительно комфортных для детей школ) – минимум один-два порядка. По всем вышеописанным причинам (дороговизна, неэффективность государства и отсутствие реального родительского контроля) новые гуманистические школы вряд ли будут массово закрывать этот разрыв. В итоге, часть родителей выбирают какую-то обычную школу, с которой готовы мириться, часть – идут на семейное и заочное обучение.
Семейное образование или ‘О мотивации’
Перед тем как говорить о «семейниках» и «заочниках» – для удобства объединим их в одну компанию «семейников» как людей, берущих на себя ответственность за образование детей; вспомним о том, зачем вообще появилась массовая школа как таковая. Мы говорили о том, что альтернативное образование – это дорого, сколь же дороже индивидуальное образование одного ребёнка, если весь школьный курс ему читают репетиторы? А теперь представьте себе цену индивидуального образования в обществе, где книга по цене сопоставима с автомобилем, для получения образования надо учить латинский язык, просто грамотный человек – редкость, а прилично образованных людей и подавно – менее 1 % населения. В примерно таких условиях в XVII веке выходец из Моравии (сейчас это регион в составе Чехии) и епископ Моравских братьев Ян Амос Коменский отшлифовал и предложил к широкому использованию школу с классами и уроками. Коменский был протестантом и должен был считать, что все должны иметь возможность читать Библию, значит должны быть, как минимум, грамотными. Но если принятое на тот момент образование ‘face to face’ было таким дорогим, то просто необходимо было что-то придумать, чтобы его удешевить.
Эту мысль стоит зафиксировать: главная цель классно-урочной системы – сделать образование дешевле (все плюсы массовой школы начинаются с этого, все минусы – тоже). Это уже потом военные и бюрократы подхватили идею и использовали её в своих целях (тоже во многом из-за дешевизны). Понятно, что «школа подешевле» должна была пользоваться популярностью у тех слоёв населения, для которых грамотность и образование были не очень доступной, но реальной в случае, если найти денег, дорогой к лучшему месту в обществе. Дети в таком случае были куда более мотивированы, чем сейчас – речь шла о будущем куске хлеба, не до шуток. Поэтому Коменскому и его первым последователям наверное было довольно легко учить детей, хотя они теми ещё гуманистами были – современники позавидуют. Когда сильно позже школа стала всеобщей и даже общеобязательной, это, в том числе, означало, что неграмотным закрыта вообще какая бы то ни было карьера (откуда и мантры про дворников). Но важнее было даже не это, а то, что на несколько десятилетий массовая школа стала одним из способов перебраться из деревни в город – от полуголодного существования, наполненного тяжёлым физическим трудом, к более комфортной и сытой жизни среди достижений индустриальной цивилизации. Какое-то время учились или пытались учиться все – и способные и неспособные. Даже если материал был слишком сложен для понимания, а учитель, мягко говоря, был профессионально непригоден. В СССР это время, если что, пришлось на 1920-е – 60-е годы.
Но долго так продолжаться не может. Первый в русской культуре пример демотивированного ученика – фонвизинский недоросль. В XVIII веке образование стало обязательным для российских дворян – одно время от него зависела карьера и доходы, но потом служба стала необязательной, а обеспечивавшее достаток дворян крепостное право стало из института условного (обусловленного той же службой и образованием) безусловным. И Фонвизин как раз фиксирует некоторые последствия этих изменений: все дворяне знают, что по идее должны учиться, но многие уже понимают, что теперь это вовсе необязательно. В середине XX века похожая история приключилась с советской массовой школой и её учениками из низов. В какой-то момент партийно-государственный аппарат взял на себя ряд широких социальных обязательств: «хулиганы из рабочих семей» почувствовали, что угроза голода отступила, отправлять в лагеря просто так перестали, работа стала почти гарантированной. Реальный спрос при этом был на минимальную грамотность и владение каким-то рабочим навыком, который получить можно было и на рабочем месте, плюс никто не отменял умения «договориться», «подобрать то, что плохо лежит» или «правильно оценить обстоятельства» как способа неформального заработка. И ровно с этого места с выходцами из рабочих семей в городских школах начались проблемы – двойками их теперь было не взять, методы мягкого и гуманного «подтягивания отстающих» чаще давали обратный результат. Собственно, сюжет про Шурика на стройке из фильма Гайдая – в том числе и про это: «учись, студент»! Характерно, что никакого конструктивного выхода киносюжет не предлагает – только порку розгами. В интеллигентных семьях работал и работает пример родителей (для беспроблемного прохождения школьного курса часто и этого хватает), но и запросы тоже повыше – в советское время это обязательно был «институт», а сейчас «хороший университет», по возможности зарубежный. И с такими запросами родителей дети тоже частенько не справляются, несмотря на все семейные традиции. История та же, что и с детьми рабочих: «зачем мне это, если мне и прямо сейчас неплохо»?
И семейное образование – это не экстраординарная схема для «больных детей», как думают многие учителя обычных школ, и не способ избежать конфликтов социализации, как думает ещё одна группа «непосвящённых». Семейное образование начинается там, где родители понимают, что вопрос мотивации – главный ключ к образованию, и что мотивацию нужно отслеживать постоянно – причём самим родителям. Стандартная массовая школа как бы говорит нам: «вы получили дешёвую школу, это лучше чем ничего, вопрос мотивации слишком сложен, чтобы решать его с каждым учеником отдельно». Это правда: массовая публичная школа, даже если отодвинуть от неё сладострастных военкомов и пропагандистов, всё равно будет давать только статистические результаты. В среднем в странах со школьным образованием рабочая сила более квалифицированная, чем в странах без него, и если ваш индивидуальный случай в статистику не уложился – это ваши проблемы. Альтернативная школа даёт статистически чуть более высокие результаты за счёт больших инвестиций в качество образования, но не всегда разрыв с муниципальными школами принципиален – часть финансового зазора съедает рынок недвижимости и другие приземлённые вопросы, То, что обычной школе даётся «за так», для альтернативной – часто результат экстраординарных усилий, и стоит немало. Какой-то плюс дают энтузиасты, но это фактор, который не может работать всегда. Энтузиазм – явление преходящее, а школа должна работать долго. Какие-то плюсы могут быть связаны с избранной педагогической методой – у большинства альтернативных школ она выглядит посвежее, чем у обычных, но не факт, что именно вашим детям это подходит. В итоге, всегда находятся родители, которые заплатив приличные деньги, не получают «желанного результата». Выход в том, чтобы нарушать педагогическую автономию, лезть в детали процесса обучения, контролировать, решать проблемы – это не так-то просто даже в очень гуманистических школах. Полшага до того, чтобы сделать школу для себя.
Ещё одно радикальное отличие от ситуации 30-40-х годов, в которой школа всем нравится как известная денежная единица, это повальная грамотность родителей. Моя неграмотная бабушка не могла иметь никаких претензий к процессу обучения моей мамы – она даже проверить, сделано ли домашнее задание, не могла. Когда ей посоветовали не говорить с дочерью на родном языке, она просто послушалась – хотя это было вторжением в достаточно тонкие материи личных семейных отношений. Теперь многое иначе: родителям с высшим непедагогическим образованием порой сложно найти оптимальное решение некоторых педагогических проблем, или им сложно понять, что именно идёт не так, но понять, что дела идут неправильно, они очень даже в состоянии. Отсюда критическое отношение к работе конкретных школ, в том числе альтернативных, школьной системы вообще. И, что тоже важно – желание охранять автономию семьи. К ней мы ещё вернёмся.
Важное соображение, лежащее в основе семейного обучения, состоит в том, что родители с высшим образованием сами многому могут научить своих детей. Если речь идёт о начальной школе (а там задач немного: научить читать и писать, обучить основам математики, поддержать любознательность ребёнка в освоении окружающей действительности, не отбить охоту к учёбе – последняя самая важная), то даже сомнений не должно возникать – смогут. Даже люди со средним образованием, опираясь на ресурс близкого контакта с ребёнком и внимательного управления мотивацией, справятся. Готовы при этом заниматься образованием собственных детей далеко не все – кому-то не хватает уверенности в себе, кому-то понимания, что педагогический опыт предыдущих семи лет вполне достаточен для дальнейшего превращения просто родителя в родителя-наставника, кому-то – нервов, кому-то – желания и времени. Стереотипы при этом говорят, что «все ходили в школу и «этот» – ничего справится», а наблюдения говорят, что кроме учёбы детям нужны друзья, общение и т.н. социализация. Не споря со стереотипами (об этом всё, что было выше), скажем, что социализацией своих детей тоже до определённого момента можно управлять, собираясь с другими родителями и их детьми на совместные вечеринки, прогулки, дни рождения и т.п.
Но если попытаться совместить семейное обучение и социализацию (а заодно сделать всё это подешевле, разделив расходы на то и другое с этими «другими родителями»), то тут-то и начинаются настоящие проблемы, которые и не снились тем, кто «просто» ушёл на семейное, сдаёт раз в полгода довольно смешную аттестацию и иногда зовёт каких-то репетиторов. Во-первых, если мы делаем школу (всё-таки школу), только собственную, для себя и для своих, сразу включаются все вышеописанные хозяйственные проблемы школ альтернативных. Аренда помещения и жадные (и немножко сумасшедшие) арендодатели, коммунальные платежи, ремонт, перегорающие лампочки, текущие краны и т.п. В какой-то момент мамы (а это обычно мамы) устают этим всем заниматься коллективно: надо искать ответственного, а ему – свободное время и мотивацию делать всё «за идею», или встаёт вопрос о зарплате. Это уже во-вторых. В-третьих, кто ищет учителей, репетиторов или наставников и объясняет им, чего именно мы от них хотим, считает часы, даёт деньги, контролирует? Тут с одной стороны может быть неразбериха, если этим занимаются сразу все, или недоверие к тому, кто потянул одеяло этой учебно-координационной работы на себя. И это уже хорошая почва для конфликтов, связанных с организацией, преследующих вообще-то любые структуры, в которых учредителей более одного – как разделить полномочия, ответственность и денежные взносы, обходиться устными договорённостями или всё формализовать, как согласовать темпераменты, настроение разных людей, сезоны и личные проблемы? И это всё не в европейских странах с какой-то ненулевой культурой договорённостей и сотрудничества, а в краю «я начальник – ты дурак». Уже в этой точке можно столкнуться с неодолимыми противоречиями, перессориться и разойтись. Но самые глубинные и жестокие конфликты ждут дальше – в той же точке, где родители разошлись с «обычной школой» – в вопросе как, кого, и чему учить. Здесь собственные практические взгляды и навыки подкрепляются жизненным опытом (он у всех разный), накладываются на потаённые мечты и круто замешиваются опытом родительским. Результат – не менее десятка родительских позиций по методике педагогического действия и содержания обучения – от «просто школа, только без мордобоя, физического и морального» до анскулеров (un-schooling – расшколивание, перевод образования на принципиально иные рельсы, отказ от основных конструкций института массовой школы с классно-урочной системой) и свободного творческого поиска тем для изучения, без привязки к какой бы то ни было программе. Позиции эти очень трудно согласовать, потому что за ними стоят родительские эмоции и опыт: «моё ненаглядное чадо можно учить так и так, а иначе – это прямая угроза ему, мне и принципам нашей семьи»! Искомая семейная автономия становится препятствием для сотрудничества, и в какой-то момент родители, коллективно убегавшие от мобилизационной школы, готовы поубивать друг друга.
Проблемы такого рода ставят под сомнение радужное будущее российских семейных школ как формы самоорганизации родителей. По итогам таких попыток проекты чаще распадаются либо эволюционируют в сторону структур, в которых родительский контроль вновь ослабевает и минимизируется – либо его берёт на себя один лидер (остаются те, кто им довольны, остальные изгоняются), либо призываются «специалисты» с рынка школьного образования (учителя, завучи). Эту же нишу закрывают полуформальные и неформальные проекты (клубы), где главные решения принимает организатор (бывший учитель, репетитор, коуч или даже просто убедительный для родительских ушей авантюрист), а родители просто приводят детей и платят за их обучение. Такие проекты более устойчивы организационно в силу своей «монархической» природы, более гибки в силу небольшого размера в сравнении с альтернативными школами, маленькими вариантами которых они, по сути, и являются, но и менее предсказуемы из-за малого размера ресурсов – подобный клуб за год может полностью обновить преподавателей и методу обучения, но и совсем закрыться для него тоже не проблема. В случае крайнего успеха из семейного проекта может вырасти формализованная, относительно популярная и известная альтернативная школа, но и там родители-организаторы, выучившие своих детей, не торопятся делить полномочия с новоприбывшими и вовлекать их в процесс принятия решений. Теперь это их «проект», дело жизни, которому родители обучаемых детей должны доверять и приносить пожертвования в виде ежемесячных денежных взносов. В общем, семейные школы, где родители детей являются одновременно организаторами, а семейная автономия в вопросах обучения — одной из ключевых ценностей, видятся мне наиболее прогрессивным, гуманным и перспективным вариантом устройства среднего образования, но если их вокруг станет много, это будет означать, что живём мы уже в другой стране. Пока выбор распространённых и готовых вариантов невелик: тянуть всё на ресурсе собственной семьи или ходить в какой-то клуб, неформальную мини-школу, которую вы не контролируете, но видите всё, что в ней происходит из-за небольшого размера и доступности организатора. (Варианты ‘ходить в альтернативную школу’ и ‘терпеть обычную’ обсуждены выше).
Но и это ещё не всё. Соберите детей своих знакомых, объедините со своими и попробуйте сходить в Третьяковку – пообсуждать совместно картины. Вас выгонят. Попробуйте сделать то же в провинциальном краеведческом музее, московском Кремле, любом учреждении в ведомстве Минкульта – везде будут проблемы и попытки навязать вам местного экскурсовода, даже если вы его не хотите. Это лишь отчасти связано с жадностью и криминально-деловой логикой нынешнего министра культуры. Вообще-то это часть политики: вы можете что-то рассказывать собственным детям, но если дети из двух семей – к ним должен быть приставлен одобренный «государством» экскурсовод, говорящий правильно отцензурированные вещи. И не важно, что он может не сказать ничего интересного, главное – не сказать чего-нибудь запретного и критического про русскую живопись или историю России и других входящих в РФ краёв и стран. Представьте теперь, каким опасным рассадником неподцензурных идей должны видеться аналогичные «самопальные» образовательные проекты. Правительственные структуры в окружившем нас со всех сторон государстве со времён большевиков не очень хорошо относились к автономии семьи — её скорее терпят, а уж объединение семей для наращивания этой автономии — почти бунт. Если сейчас никто не бегает с ножом в руках за неформальными школами и клубами, то это скорее от того, что их пока не так много. С расширением процесса, деградацией публичной школы и углублением моды на альтернативное и семейное образование то, что у нас сейчас называется государством, может попробовать вернуть себе монополию на образование. Муниципальные школы и их учителя итак держат нос по ветру, любые слишком умные учителя из них вылетают в два счёта, а то и просто не попадают в них. Альтернативные, как написано выше, легко прижать с помощью лицензий – и процесс в самом разгаре. На любой клуб легко натравить свору чиновников, которые проверят всё – от пожарной безопасности до соответствия реальной деятельности уставным документам. Регулярные сходки родителей с детьми раскрываются и разгоняются с помощью обиженных бывших соратников, бдительных соседей, административных штрафов и уголовных дел. Стоит только запустить несколько показательных историй борьбы с «подпольными школами». При сильном желании можно попытаться приструнить и индивидуальных «семейников», не претендующих на распространение собственного опыта и детей друзей и соседей. Если нынешний закон об образовании достаточно гуманен, так это не потому, что его не могут переписать и превратить в драконовскую бумагу о школьном крепостном праве. Если сейчас официальных экзаменов немного, а домашние задания, контрольные, переводные аттестации и т.п. вроде как придумывают сами школы, то это не потому, что всего этого никак нельзя потребовать от каждого ребёнка 6-17 лет с уровня самого Минобра. Собственно, скорее всего, после нескольких громких скандалов в публичных школах, когда число «семейников» начнёт расти в геометрической прогрессии, правящая группа попытается действовать в описанном духе, загоняя всех обратно, просто, чтобы не получить несколько миллионов безработных бывших сотрудников государственных школ.
В общем, если вы живёте в пределах Российской Федерации и не собираетесь уезжать, если ваши дети только пошли в школу, или им предстоит в неё пойти, если вам не нравится публичная школа, да и альтернативных вы хороших мало видели, зато у вас есть беспримерный энтузиазм и тяга к собственным педагогическим опытам — будьте готовы к суровой подпольной, почти революционной борьбе. Россия в некотором роде — страна революционеров, диссидентов и страдальцев, хотите разделить её судьбу — готовьтесь быть крутым подпольщиком.
Р.S. И про детские сады.
«Восьмая группа! Это что такое!?» — Осень восемнадцатого года и я сижу на заборчике внутри красногорского детского сада номер 39. Из окон второго этажа доносится такой силы и ярости вопль воспитательницы, что я начинаю прислушиваться. Там на втором этаже ранним утром воспитательница пытается к чему-то принудить девочку 4-5 лет, та не сдаётся и требует бабушку. «Бабушки не будет» — также на повышенных отвечает взрослый человек, которого российская система непростым образом подготовила, сертифицировала и допустила к дошкольному образованию. Не проверив орёт ли он, этот взрослый человек, на детей. Или не оказав ему профессиональную психологическую помощь, чтобы научить не орать на детей. Я вот тоже ору на детей. На своих. На чужих не могу — мне деньги за другое платят. Но если я пойму, что есть какие-то чужие дети, на которых я буду срываться, и с которыми мне надо работать, то лучше от работы откажусь. Особенно, если возраст такой нежный. Но это так — эпиграф.
Был ещё прекрасный эпизод в одном из тюменских детских садов, откуда старший приходил рыдая, потому что при нём ругались на других детей, а он этого не мог пережить. Или два эпизода с тухлой рыбой в том же красногорском 39-м. Моя жена работала там на кухне в августе-октябре 2018-го года (в обмен на это она получила небольшую зарплату — обещали больше, и место в этом саду для наших детей) и за это время в детский сад, для того, чтобы кормить детей, два раза привезли тухлую рыбу. Один раз она эту рыбу смогла завернуть, а второй — нет. Директриса детского сада сказала что-то в духе: «Это всё мэрия и её поставщики, меня просто уволят, а мне кредит за образование дочери платить»… И всё. Итогом стали неудачные попытки от тухлой рыбы обрезать хоть что-то приличное, соответствующий обед и ужин, и диарея у всего детского сада (убедились на своих).
Говоря о причинах можно долго и много размышлять о трудной истории людей и стран, которым не повезло попасть в состав Империи, или Союза, или нынешней «Федерации», о странной русской культуре, позволяющей всякое… можно внимательно рассматривать корни системы детских садов в советском периоде, а можно просто сказать — общество мирится со всем этим. Муниципальные сотрудники и связанные с ними бизнесмены, считают, что на тухлой рыбе для детей можно зарабатывать, а родители детей с этим мирятся. Руководство министерств разного уровня считает, что на зарплатах персоналу детских садов можно экономить и там действительно может кто-то работать за 15-20 тысяч рублей, а сотрудники тех же министерств, эксперты и родители — с этим мирятся. Ну и сами работники детских садов, получая свои 15-20 тысяч (иногда больше, но не принципиально), мирятся со всем, потому что боятся потерять и эти деньги. И с этой системой миримся все мы, потому что ничего не сделали для того, чтобы её изменить.
by 
